Евангелие от Афрания - Страница 45

– Это предусмотрено планом, Игемон, – пытался возражать я, в душе, однако, сознавая, что он прав; тем более, что все эти соображения (а также множество других) я сам этой ночью приводил Фабрицию. Беда в том, что выбирать нам просто не из чего, а вот этого-то прокуратор, к сожалению, пока не уяснил.

– А теперь послушай меня внимательно, трибун, – промолвил Пилат ровным глуховатым голосом, и я внутренне подобрался: в этой ипостаси прокуратор являлся нечасто, а только она и давала представление о том, сколь опасен может быть этот человек.

Твой хитрый замысел на самом деле просвечивает насквозь. У тебя недавно приключился крупный провал (в Галилее, кажется, я не путаю?), и, чтобы его прикрыть, ты нуждаешься в крупном же успехе. Фортуна, однако, повернулась к тебе задницей: следует предательство Иуды, и ты теряешь еще и Назареянина; правда, в последний момент удалось предотвратить его ликвидацию – тут честь тебе и хвала. «Отмыть» живого Назареянина на самом деле можно, но это тяжелая, кропотливая, а главное, – медленная работа, тебе же необходим быстрый успех. Вот тут-то в твою умную голову и приходит идея – выдать нужду за добродетель: Иешуа, видите ли, повредился умом и все равно ни на что больше не годен, так что это даже вроде как хорошо, что он арестован. А мы теперь по-хитрому выведем его из игры, устроив напоследок грандиозный спектакль – так сказать, по мотивам его проповедей – да такой, что его секта разом процветет, даже лучше, чем при живом лидере. Одним словом: р-р-раз – и в дамки! Правильно я говорю?

Так вот, трибун: план твой я не одобряю, а в помешательство Назареянина – просто не верю. Вся твоя затея – это чистейшей воды авантюра, да к тому же техническая ее сторона подготовлена через пень-колоду. За каким дьяволом ты лезешь на рожон? Я уже один раз сказал и еще раз повторю: с твоими провалами мне все ясно, работай дальше и не дергайся; как я буду тебя отмывать перед начальством – это мои проблемы, а не твои. Кстати, об отмывке: не забудь, что именно сегодня мы могли бы освободить Назареянина вчистую, не вызывая вообще никаких вопросов, – в соответствии с обычаем пасхального помилования одного из осужденных.

Короче говоря, трибун, диспозиция будет такова. Мы сейчас расстанемся, и дальше ты будешь действовать самостоятельно, безо всяких консультаций со мной. Полагаю, что у тебя хватит здравого смысла сохранить Назареянина и воспользоваться для этого пасхальным помилованием. Я же сейчас сяду играть в поддавки с Синедрионом; они ведь наверняка захотят не только устранить Назареянина, но и перепихнуть саму казнь на меня, а самим остаться чистенькими. Только этот номер у них не пройдет – я в любом случае заставлю их расписаться собственным дерьмом на каждом листе этого протокола. А пока мы с Каиафой будем перепихивать арестанта друг дружке, ты вполне успеешь подготовить толпу на площади перед преторией – так, чтобы при моем вопросе: «Кого отпустить вам?» они кричали: «Иешуа Назареянина!» громко и внятно. У тебя в запасе не меньше трех часов – вечность!

Ну а если толпа заорет другое имя (которое ей сейчас, вполне возможно, нашептывает Каиафа) – это будет означать, что ты не захотел (или не сумел – что несущественно) воспользоваться своим шансом, и тогда я умываю руки. Можешь действовать по любому сценарию – ты начальник, и флаг тебе в руки! Я не могу тебе ничего запретить (ведь никакой операции «Рыба» попросту не существует), а о твоих намерениях ничего не знаю, да и знать не желаю. Сам я, естественно, буду действовать в строжайших рамках закона, беспощадно карая малейшие от него отступления. То, что победителей не судят, – чистая правда. Но если ты и в самом деле угробишь Назареянина или будешь схвачен иудеями за руку при передергивании карт… Тогда, боюсь, тебе предстоит попробовать, как влияет цикута на вкус твоего любимого фалернского; впрочем, ты, как офицер, наверное воспользуешься мечом, не так ли?

Ну что же, прокуратор сделал для меня все, что было в его силах – не произнес магической формулы: «Именем Кесаря, категорически запрещаю…»; дальше все в моих руках. Кстати, все его соображения были весьма по делу, а предлагаемый план с пасхальным помилованием очень неплох. Беда лишь в том, что я – в отличие от Пилата – точно знал: никаким политическим лидером Назареянину больше не быть, это – данность, уже введенная в условия задачи. А посему следует немедленно приступать к реализации Фабрициевого плана – крайне рискованного плана, кто же спорит! – ибо дел с подготовкой еще – начать да кончить.

…Мы с Фабрицием стояли в пустом и загодя оцепленном – так чтобы мышь не проскользнула – крыле претории, прислушиваясь к медленно затихающему реву площади. По тому, с какой четкостью толпа перед этим скандировала «Вар-рав-ва!!», я понял, что был прав: Каиафа дела на самотек не пустил и забивал по шляпку; шансов переломить это «народное волеизъявление» у нас все равно не было никаких. А когда двое солдат себастийской когорты ввели приговоренного, произошла очень странная вещь. Мне показалось, что все солнечные зайчики, наструганные из косого утреннего света на мозаичный пол претории, вдруг сбежались к ногам Иешуа, заключив его в сияющий протуберанец, а наброшенная на его плечи багряница обратилась в сгусток чистого пламени. Впрочем, наваждение это длилось какие-то мгновения и окончилось, стоило мне лишь тряхнуть головой.

Декурион-спецназовец тем временем, положив на табурет узелок с одеждой Назареянина, негромко докладывал: приказ исполнен, провели вдоль всей внешней галереи, дважды. Да, багряницу было видно из толпы хорошо – специально проверяли; себастийцам он тоже успел примелькался как «этот еврей в багрянице»; все готово, можно начинать. Я между тем в упор рассматривал Иешуа и результатом осмотра остался доволен: до него, похоже, дошло наконец, что шутки кончились; умирать придется – здесь и теперь. Пожалуй, мы все-таки сварим с ним кашу. Фабриций, несомненно, прав – это вовсе не религиозный фанатик, да и мортопатией тут тоже не пахнет; лицом своим владеет вполне, но пот-то, ручейками стекающий по вискам, никуда не спрячешь. Конечно, и жара нынче несусветная – вон как сразу спекается кровь, что сочится из-под тернового венка. С венком – явный перебор; черт бы побрал этих себастийцев! Это же их любимое развлечение – замотать еврея, подозреваемого в связях с повстанцами, в кокон из терновых веток и оставить поджариваться на солнышке. Впрочем, может, оно и к лучшему.